– Как-то Президент сказал примерно такую фразу: вот сидел в Госплане тихий, незаметный человек, никогда не высовывался, Даулет Сембаев, и тут, когда в стране начались проблемы, то он для нас стал просто открытием. Как вы думаете, что он имел в виду?

– Я не слышал о такой оценке, но если она и была, то она явно завышенная. Мне, наверное, повезло, что я ни одного дня не работал в партийном аппарате, комсомоле. Видимо, не считал для себя это важным, а может быть моя прямота просто не всегда устраивала партийные органы. И тот же Президент знает, какие у меня были личные проблемы с целым рядом членов Бюро ЦК. Но, тем не менее, он начал привлекать меня к подготовке тех или иных материалов еще в те времена, когда был председателем Совета Министров Казахской ССР. Не знаю насколько успешно, но по некоторым вопросам мне довелось участвовать в принятии ряда важных решений.

Я думаю, что у будущего поколения таких проблем уже не будет, так как многое из сделанного сейчас воспринимается уже как должное. А ведь многое делали аппараты министерств, первый парламент, правительство, Национальный банк... Президент как-то сумел настроить эти органы на решение задач. При всех трудностях первый состав парламента был, по-моему, очень работоспособным, и правительство находило пути и методы совместной работы над законопроектами.

– По-моему, у вас как раз внутренняя трансформация произошла очень быстро и незаметно. Может оттого, что не работали в партийных органах и не занимались политикой?

– Я имею три «ходки» в Конституционный суд, и все три раза я проиграл, потому что всегда руководствовался экономической целесообразностью. Это как бы мое кредо, и я считаю, что если кто-то что-то хочет сделать в экономике, то должен быть вне политики. И я всегда старался быть вне политики.

– А это возможно?

– Думаю, да. Я и сейчас вне политики, находясь на пенсии, хотя было достаточно попыток меня в нее втянуть... Некоторым присуще желание быть вечно во власти... Ведь не случайно было время, когда оппозицию возглавляли бывшие члены правительства. Одно из условий демократии, в моем понимании, – это постоянная ротация. Мы с Терещенко, допустим, тогда понимали, что мы будем работать недолго. Наша задача – отработать первую ступень ракеты так, чтобы в дальнейшем ее траектория не изменилась. И после этого первая ступень отстреливается, и нас отстрелили, и это нормальная вещь. Главное – добиться необратимости процессов, дальнейшего развития реформ.

– Вы можете назвать составляющие этого фундамента, который вы заложили?

– Можно бросить семя и сказать, что я его породил. Но ведь важно, что из него вырастет, кто его будет выращивать, какими удобрениями пользоваться, чтобы из этого семени выросло полезное растение. Поэтому, наверное, в экономике, особенно в ее макроэкономической части, нет ни одной проблемы, в которой бы мы не делали хоть какие-то попытки продвижения. Другое дело, что они не всегда давали результат. Но главное – состоялась революционная ломка производственных отношений, утвержден приоритет института частной собственности, достигнуто обеспечение ее гарантий. Инерцию мышления даже в этом надо было изменить. На мой взгляд, даже самый необъективный человек согласится, что за 10 лег в экономике Казахстана омоложенной современной команде Президента удалось сделать достаточно много. Причем, я высказываю не только свое мнение, это мнение международных финансовых институтов. Но я не думаю, что новая команда считает, что ей пришлось начинать с нуля.

– Как вы считаете, что бы с вами было, если бы не случилось путча, развала Союза?

– Ну, наверное, успешно вышел бы на республиканскую или, может быть, союзную пенсию. Но если серьезно, то и в этом случае развитие общества потребовало бы изменения производственных отношений, стабилизации финансовой системы, проведения либеральных реформ и приватизации, дать простор частной инициативе. И дело, конечно, не в пенсии. Я имею в виду многих людей, которые в первые годы становления рынка сделали очень много. Их сегодняшнее материальное состояние, если они не были замешаны в каких-то коррупционных делах и старались верой и правдой служить отечеству, не блещет. Это откровенно надо признать.

– Я думаю, что на самом деле эти 10 лет сыграли очень хорошую роль. Вы себя реализовали.

– Человеку присуще переоценивать свои возможности. У меня в должности и первого вице-премьера, и председателя Нацбанка бывало желание немедленно попросить у Президента отставки. Были моменты, когда хотелось честно признаться, что не знаю, как решить ту или иную проблему. Очень плохо, когда первый руководитель не знает, как решить вопрос. Причем, я не из той категории людей, которые сложный вопрос откладывают на потом в надежде, что он решится сам. Проблемы, с которыми нам приходилось сталкиваться, не относились к категории саморассасываюшихся. Их надо было решать. Но может как раз дух авантюризма нам и помогал. Был такой период, когда правоохранительные органы слишком пристально следили за чиновниками, и это породило страх перед необходимостью брать на себя ответственность. Ведь любое решение могли истолковать как решение в чью-то пользу.

Мы проводим много совещаний, обсуждаем, а решений не принимаем именно из-за страха перед обвинением в личной заинтересованности. В итоге мы порождаем безответственное общество. Ведь не случайно еще никого не наказали и не осудили за бездеятельность или за непринятие соответствующих мер, хотя такие меры предусмотрены законодательством. Поэтому надо более четко очертить пределы полномочий, повысить заработную плату. Без этого государство не может развиваться. Дешевый чиновник обходится государству значительно дороже, и не надо относиться к ним, как к заведомым бюрократам, как к ненужному звену и т. д. Сильному государству нужен сильный государственный аппарат.

Относительно собственной реализации мне трудно судить. Во всяком случае приходилось вместе с коллегами решать вопросы, которые в исто­рии страны возникали впервые.

– Вы затронули очень важную тему и мне кажется, что сейчас это вообще источник всех наших бед – чувство безответственности. У советской системы было, я думаю, очень много достоинств. И одним из ее бесспорных достоинств было то, что, так или иначе, существовал слой государственников, т. е. людей (я думаю, что вы тоже к ним относитесь), которые просто не могут думать иначе, чем исходя из интересов государства. И не потому, что они патриоты, а потому, что их зомбировали, если называть вещи своими именами.

– Понимаете, спорно, чего было больше – страха или сознательности. Любое должностное преступление обязательно каралось... Все же в Советском Союзе аппарат был вышколенный... Была определенная культура, схема карьерного роста... Люди должны были расти поэтапно, ведь кому-нибудь с инженерной должности стать начальником отдела министерства – такое вообще исключалось. Эта система воспитания чиновни­ков соответствовала тем задачам, которые стояли перед государством. Это был один метод.

Очень популярен теперь стал другой метод: чиновниками становятся люди, реализовавшие себя в частном секторе. Знаете, в чем разница между этими подходами? В чувстве гордости за страну, чувстве патриотизма, чувстве ответственности за нее. Поэтому на вопрос, были ли эти люди патриотами или зомбированными, ответит время. Но, думаю, что в любое время указанные качества не были ругательными.

– Когда вам было тяжелее всего – в правительстве, Нацбанке, парламенте?

– Все-таки в Нацбанке было тяжелее всего. Период был сложный, при­ходилось решать очень много задач, связанных с реализацией суверенной денежно-кредитной политики, стабилизацией национальной валюты и в целом финансового состояния страны, становлением банковского надзора, денежного обращения и т. д. Кроме того, команда Нацбанка мыслила порой значительно шире, чем ей бы следовало. При подготовке каких-то решений правительства по тем или иным вопросам Нацбанк не ограничи­вался своими прямыми функциями, а вносил предложения и замечания в целом по экономике. В итоге нам просто перестали давать документы, особенно касающиеся приватизации по индивидуальным проектам.

Именно здесь судьба свела меня с интересной прогрессивной молоде­жью. У нас всегда были очень интересные дискуссии, жаркие споры. И сегодня значительная часть экономической элиты начинала свою карьеру с работы в Национальном банке или финансово-экономических ведом­ствах Казахстана.

Тенге: как начиналась легенда

– Я ожидала, что у вас самый тяжелый период будет связан с введением тенге?

– Здесь сложность состояла прежде всего в том, что многие введение валюты воспринимали как возможность автоматического решения эко­номических проблем. Но национальная валюта – не средство улучшения жизни, увеличения ВВП и т. д. Это только инструмент осуществления соб­ственной национальной денежно-кредитной политики. Другими словами, если ты имеешь инфляцию, то не импортировал ее откуда-то, а породил сам. Своя валюта – это символ независимости суверенного государства, но сумеет ли эта валюта служить делу проведения реформ, быть достой­ной нашего народа – вот здесь, конечно, немножко посложнее. Поэтому не всегда мы получали адекватную оценку нашим действиям, хотя по про­шествии времени все-таки можно сказать, выразив общее мнение, что мы, по крайней мере, не навредили. Введение тенге осуществлялось под ежед­невным контролем Президента страны, в нем участвовали все банки под руководством Нацбанка.

– Вы часто возглавляли казахстанскую делегацию в переговорах накануне введения валюты. Можете немного рассказать об этом периоде?

– Я кратко напомню суть этого переговорного процесса. К маю 1993 года практически все страны-участницы СНГ ввели собственную наци­ональную валюту. Четыре государства – Россия, Казахстан, Узбекистан и Таджикистан – использовали в обращении денежные знаки бывшего Со­юза (банкноты образца 1961—1992 гг.). Была идея сохранить единую валю­ту, или, иными словами, сохранить рублевую зону. Если в Таджикистане шли боевые действия, то оставшиеся государства, начиная с 1991 года, пытались сохранить единое валютное пространство. В пользу такого ре­шения было достаточно много положительных аргументов.

Но были и отрицательные. Дело в том, что предстояло передать России как единому эмиссионному центру часть суверенных полномочий, вплоть до утверждения странам-участницам рублевой зоны объемов бюджет­ного дефицита. Проблема заключалась в поиске компромисса по объему передаваемых прав. Поэтому процесс был продолжительным, а перегово­ры сложными.

Это были десятки встреч на самых различных уровнях, включая пере­говоры между президентами двух государств – Назарбаевым и Ельциным. Мне же поручалось возглавлять переговоры от казахстанской стороны в различных рабочих группах. И делалось это с разным успехом.

Как мне представляется сегодня, самой сложной для нас явилась про­блема отсутствия у российской стороны единого понимания того, как окон­чательно решить вопрос о единой рублевой зоне вообще и как поступить с Казахстаном в частности. Позиция России часто менялась, выдвигались все новые и новые условия, нередко просто для нас неприемлимые. Дове­рия друг другу явно не хватало.

Тогда президентами было подписано соглашение о том, что, если одно из трех вышеупомянутых государств будет намерено ввести собственную валюту, то оно обязано известить об этом остальные стороны соглашения за три месяца до введения и, соответственно, о выходе из рублевой зоны.

Момент истины наступил, когда в июле 1993 года Россия в нарушение этого соглашения, кстати ею же инициированного, ввела собственную национальную валюту, известив Казахстан за три дня до введения. Одновременно поступило предложение России о создании рублевой зоны нового типа, основанной на российском рубле (банкноты образца 1993 года). На совещании у Президента Назарбаева было все же решено пройти переговорный процесс до конца, чтобы не было и тени сомнения в том, что Казахстан, активно выступавший за интеграцию стран СНГ, отказался от рублевой зоны.

Прошел очередной раунд встреч и переговоров, были выдвинуты новые условия и требования. В итоге Ельцин и Назарбаев подписали соглашения о выделении Казахстану банкнот нового образца для параллельного хождения со старыми советскими банкнотами. Но три вице-премьера – Федоров, Шохин и Шахрай – играли свою игру и в этом вопросе не допустили выполнения соглашения. Мы поняли, что в нашей стране вольных степняков решение Президента обязательно для исполнения, а решение Ельцина не действует даже в радиусе Садового кольца. А когда стало ясно, что рублевой зоны не будет, мы написали секретный документ Президенту, перечислили все за и против и внесли предложение о прекращении переговоров и сосредоточении усилий на введение собственной национальной валюты. Дело в том, что мы уже предполагали такой исход и разработали дизайн, решили технические вопросы изготовления банкнот и готовились к введению собственной валюты. Поэтому к этому времени она уже была отпечатана и ввезена в республику. Президент создал правительственную комиссию, в составе которой была организована рабочая группа, написавшая весь сценарий введения тенге. Это был сложнейший комплекс политических, экономических, технических и организационных мер в условиях, когда Казахстан превратился просто в яму для сваливания купюр старого образца. Всю дальнейшую работу по введению тенге за пять дней выполнили специалисты Национального банка и банков второго уровня. Люди буквально падали от усталости, но мы вынуждены были за очень короткое время завершить обмен с тем, чтобы отсечь лишние деньги, вывести их на специальные счета до выяснения источников происхождения.

– Сейчас уже никто не станет спорить по поводу того, что введение тенге было проведено практически безупречно. Но, наверное, еще сложнее было его удержать от падения? Когда и как произошел перелом от стремительного падения тенге к его стабилизации?

– Удержать курс относительно стабильным на первом этапе после введения тенге практически не представлялось возможным. Во второй половине 1993 года, да и практически весь 1994 год, Нацбанк кредитовал банки второго уровня и закрывал дефицит государственного бюджета за счет печатного станка. Но уже к концу 1994 года удалось овладеть ситуацией. Темпы падения курса тенге к доллару и инфляция по сравнению с предыдущим годом снизились в два раза. Уже к концу 1995 года инфляцию удалось сократить до 58%, а затем поддерживать эту тенденцию каждый год. В итоге сейчас тенге – одна из самых стабильных валют в СНГ. Лопнули пророчества о том, что Казахстан ждет финансовый коллапс, что Сембаев и его единомышленники-назначенцы проторгуют весь золотовалютный резерв, что стабильность тенге искусственна и т. д.

Карлыгаш Еженова, «Свидители», 2002

Источник: Редакция Exclusive

1 часть интервью - Даулет Сембаев: «Все долги, которые имеет сейчас Казахстан, он создал сам»

3 часть интервью - Даулет Сембаев: как обрести свободу, уйдя из госслужбы