В 2000-ые годы появляется серия публикаций исследователей, которые активно разрабатывают теорию травмы: Дж. Александер, А. Нил, Р. Айерман, Д. ЛаКапра, Э. Сантнер, К. Эриксон, Л. Хинриксен и мн.др. Их теория основана на анализе переживания коллективного травматического опыта в странах Европы, США, Японии, его проработки и результатах.

Исследователи говорят о необходимости сохранения памяти о травмирующих событиях и работы с коллективной травмой, поскольку травмы родителей, дедов, которые не были ими переработаны, включаются в личное бессознательное их потомков.

Эти исследования дают нам понимание того, что с нами происходит сегодня и каким образом наши уязвимости или даже наши взгляды, поступки, ценности, выбор связаны и зависят от замалчиваемого опыта прошлого, трагических событий ушедшего столетия.

Современное прочтение термина «травма» подразумевает не только индивидуальную, но и коллективную травму, которая обусловлена социальными, политическими обстоятельствами и связана с предшествующими поколениями, «унаследована» последующими как часть коллективной памяти. А. Нил пишет о том, что национальные травмы создаются индивидуальными и коллективными реакциями на исключительные события, которые в течение короткого периода времени приводят к радикальным изменениям. Произошедшие в Казахстане события ХХ века привели именно к радикальным изменениям не только в образе жизни казахов, но и в системе ценностей, характере социальных отношений и т.д. Речь идет о целой череде политических, социальных катаклизмов, приведших к кардинальным переменам, что не могло не сказаться на нравственном здоровье нации.

Коротко говоря, травма есть нарушение нормальности, и появляется она тогда, когда происходит смещение, дезорганизация в упорядоченном, привычном мире сообщества. Травма возникает при нарушении, как прежде казалось, непроходимой границы между возможным и невозможным, что передается емким понятием «трансгрессии» (букв. «выход за пределы»). Этот опыт сложно выразить привычными языковыми средствами именно потому, что произошедшее выходит за рамки представимого, допустимого. Травмирующее событие – это представление человека, общества о невозможном, но оно случается и становится основой травматического опыта.

В истории ХХ века с казахами произошел целый ряд подобных травмирующих событий, каждое из которых преступало границы возможного, - того, что могло осилить общество, не надломавшись, не потеряв себя. Нацией было перенесено слишком много травм в краткий отрезок времени, фактически выпавших на 1-2 поколения. Серия ударов, которая не позволяла осознать произошедшее и его последствия, когда одно травмирующее событие накладывалось на другое.

Н. Смелзер, говоря о переживаемой сообществом культурной травме, подчеркивает, что она наносит урон идентичности сообщества: «Культурная травма относится к агрессивному и подавляющему событию, которое подрывает или подавляет один, или несколько основных компонентов культуры или культуры в целом». Воспоминание о травмирующем событии связано с сильным негативным аффектом, часто с отвращением, стыдом или чувством вины. И тогда коллективная память работает как стирающая, повреждающая или делающая проблематичным нечто незыблемое, например, прежние ценности или мировоззрение, считающиеся существенными для целостности пострадавшего сообщества.

Коллективная память выражается в действиях общества по символической реконструкции своего прошлого, что отражается на ценностных ориентирах, поведенческих нормах, культурных предпочтениях, а также психологических комплексах и болевых точках. Коллективная память о голодоморе, политрепрессиях формировали коллективную идентичность казахов, в которой, безусловно, присутствует травматическая составляющая.

Событие может осознаваться как травмирующее, если его действие приводит к резкому смещению ранее гармоничных, привычных смыслов сообщества, самопозиционирования, самооценки, образа жизни, системы ценностей. Это смещение выражается в сомнении в том, кто они (члены сообщества) есть, правильны ли они и их ценности. Культурная травма расшатывает установленную коллективную идентичность и ставят под вопрос сами ее основания.

Говоря о народе Казахстана, следует упомянуть и коллективные травмы, пережитые разными группами наших соотечественников в период насильственного переселения (после раскулачивания), депортации. Причем эти события происходили на общем травмирующем фоне – войны, политрепрессии, ссылки в лагеря и др. Этот травматический опыт замалчиваем до сих пор. Мы перелистнули страницу истории, надеясь оставить прошлое в прошлом, уповая на то, что оно не повторится, думая, что оно уже не требует нашего осмысления.

А. Нил настаивает на том, что нельзя отклонять, пренебрегать, игнорировать травматический опыт, который в противном случае неизбежно приводит к состоянию тревоги, гнева, страха, настроению печали, депрессии как отдельного человека, так и сообщества. Цель возвращения к травматическому опыту заключается в восстановлении психологического здоровья сообщества. Первый шаг к этому – устранить социальное вытеснение, вернув память о событии.

Вытеснение, замалчивание – это именно то, что с нами произошло вследствие запрета властями упоминания о голоде начала 1930-х гг., политрепрессиях, а также по причине страха людей и отторжения ими травматического опыта, т.е. стремления избегнуть тяжелых воспоминаний, способных принести мучения, чувства страха, боли и бессилия.

В статье «Культурная травма и коллективная идентичность» Дж. Александер говорит о роли символической конструкции травмы в формировании коллективной идентичности. Он считает, что с помощью конструирования культурных травм социальные группы, национальные сообщества устанавливают наличие и источник психологической боли, дискомфорта. Осознание культурной травмы, «когда члены некоего сообщества чувствуют, что их заставили пережить какое-либо ужасающее событие, которое оставляет неизгладимые следы в их групповом сознании, навсегда отпечатывается в их памяти и коренным и необратимым образом изменяет их будущую идентичность», должно привести к ее проработке. Процесс проработка травмы заключается в ее эмоциональном переживании, ее интерпретация, управлении ею.

Память о событии, ее оформление в виде нарратива (воспоминания, мемуаристка, документальное и художественное кино, художественные произведения и др.) устраняет вытеснение, умолчание и позволяет сдерживаемым чувствам обрести выражение и осознание. Подобное действие имеет не только нравственно-оздоровительный эффект, а именно приводит к повышению подвергнутой поражению самооценки и целостности, но и способствует переживанию аффекта, катарсиса, общественному обсуждению.

В период репрезентации травмы коллективная идентичность подвергается пересмотру и связывается с настоящим. Идентичность есть процесс, и ее конструирование связано не только с текущими событиями, но и с прошлым, реконструкцией событий, которые еще не получили осознания, оценки и продолжают оказывать травмирующее действие. Благодаря «проговариванию», обсуждению, ментальной и эмоциональной проработке травмы нарушенная коллективная идентичность восстанавливается.

Естественный уход из жизни травмированного поколения не означает уход, исчезновение травматического опыта и его воздействия. Проработка нужна тем, кому предстоит жить. Суть в том, что, если старшее и среднее поколения понимают, откуда наши проблемы, комплексы и страхи, то молодежь не осознает, откуда это негативное наследие, которое проявляется в решениях, поступках, выборе сообщества. Молодые люди испытывают недоумение из-за состояния социума. Они задаются вопросами, на которые не находят ответов, и это их гнетет. Молодежь не может изменить значительную часть общества, стариков и людей среднего возраста, если те сами не хотят, не способны меняться. Молодежи проще уехать, чем менять общество или оказаться в болоте его ментальности, комплексов, фантомов прошлого.

Можно ждать еще полвека, пока сменится народ. Но к тому времени нынешняя молодежь будет невольно повязана нашими непережитыми, непроработанными травмами. Именно среднее поколение должно развязать этот узел, и освободить молодежь.

Можно отпустить проблему и просто ждать 50 лет, но тогда нанесенный вред, смещенные ценности и искаженная идентичность навсегда отпечатается на ментальности народа. Вот где кроется главная проблема - мы будем абсолютно другие, отличные от наших предков, с чужими, навязанными нам ценностями, менталитетом, системой нравственных координат. Другой народ, не связанный со своим прошлым. Да, изменился образ жизни казахов, с кочевого на оседлый, но это не значит, что мы должны отказаться от себя как народа со своей историей, ментальностью, мировосприятием. Пересев с коня на авто, человек не должен отказываться от собственного «я».

Что делать? Писать историю и истории. Согласно Д. ЛаКапра, историописание есть проработка травмы, т.е. ее осознание и смягчение ее воздействия в настоящем и будущем. Одним из условий становится «примирение» с прошлым, - не побег от травмирующего опыта, не вытеснение травмы в подсознание, а принятие произошедшего. Он пишет: «Проработка означает работу над пост-травматическими симптомами, чтобы смягчить эффект травмы… проработка не означает полного искупления прошлого или излечения его ран. Но, по крайней мере, в историческом измерении травмы, мы можем работать над изменением того, что стало ее причиной, поскольку они имеют социальный, политический и экономический характер, и таким образом попытаться предотвратить ее возобновление». Вот это и есть главное – исключить причины, основания, условия, которые могут привести к травме. Для этого должно быть осознание того, что привело в прошлом к травматическому событию.

Совсем неслучайно происходящее с нами сегодня, а именно возвращение негативных проявлений истории прошлого - политические преследования, цензура, роль пропаганды, влияние силовых органов на власть, выживание народа, нездоровая экология и др. Замалчивание источника, причин травмы не позволило искоренить условий ее возникновения. То, что вызывает социальную апатию, депрессию, неуверенность, неопределенность пути развития и др., имеет свое объяснение. Мы не проработали травматический опыт ХХ века, не дали ему оценку, не выработали коллективный иммунитет и, как следствие, вновь оказались в подобии трагического ХХ века.

Помимо замалчивания, мы имеем дело с подменой репрезентации. «Проработка прошлого» подменяется искусственно сконструированным нарративом и интерпретацией в интересах той или иной политической силы. Это может привести к сложным последствиям, когда коллективная память подвергается расщеплению, а граница между реальностью и вымыслом стирается. Э. Сантнер называет это явление «нарративным фетишизмом». В качестве примера можно привести то, что происходит сегодня в РФ (отчасти и у нас) с нарративом о ВОВ: пропаганда создает более легкий контекст, расставляет нужные ей акценты, создавая своеобразную лайт-версию без полной картины. В результате вместо того, чтобы прорабатывать травмирующий опыт, обществу предлагается триумфальная картина, формирующая определенное отношение к событию.

Э. Сантнер указывает: «Под «нарративным фетишизмом» я понимаю конструирование и использование нарратива,… цель которого состоит в том, чтобы стереть следы той травмы или утраты… И нарративный фетишизм, и скорбь являются ответом на утрату, ответом на прошлое, которое отказывается уходить в силу своего травмирующего воздействия. Работа скорби – это процесс переработки и привыкания к реальности утраты или травматического шока путем их воспоминаний... В отличие от работы скорби нарративный фетишизм – это способ, с помощью которого неспособность скорбеть или отказ от скорби сюжетно оформляют травматические события... Нарративный фетишизм освобождает человека от необходимости переосмыслить свою идентичность в «посттравматических» условиях». И тогда проработка травматического опыта откладывается на неопределенный срок, а травма продолжает свое воздействие. Репрезентация «нарративного фетишизма» – это то, что отвлекает от сути, причины проблемы.

В этом же ряду попытки подмены и воспрепятствование проработке колониального опыта, последствий насильственной седентеризации, политрепрессий, атомных взрывов, когда эти травмирующие события пытаются затмевать нарративами о заводах, городах, целине.

Страх перед прошлым (страны, нации, партии, власти) и стремление избежать его оценки приводит к ошибкам, упущениям, уязвимости. Мы в полной мере убеждаемся в этом сейчас. Непроработанное повторяется. Уже нынешние трудности, бедность народа прикрывают построенной Астаной, проведенной ЭКСПО, самым большим павильоном в ОАЭ, космической программой и т.д.

Не дав оценку прошлому, мы не определили ошибки и преступления, не обозначили устремления не позволить подобному повториться вновь, не утвердили незыблемые ценности, нарушение которых привели к катастрофам ХХ века. Мы не обезопасили себя от повторения негативного опыта прошлого. Коллективное беспамятство ведет к возвращению травмы, повторению того же самого травматического опыта, потому что его причины не осознаны, условия не устранены. Неслучайно сегодня в ряде стран, прошедших советский тоталитаризм, вспоминают 1937 год.

Нынешние казахи готовы воспринимать свою историю со всеми его трагедиями, потерями, ошибками, и потому они настойчиво обращаются к прошлому. Это – не повод для высказывания обид и выражения негатива, не зацикленность на прошлом и уход от настоящего. Ясное, правдивое прошлое – это готовность принять его во всей полноте, осознать причины своих поражений и истоки своей слабости, оценить сохраненный потенциал, наконец, понять механизмы трансформации национальной идентичности, чтобы принять себя нынешнего.

«Когда коллективная идентичность оказывается перестроена таким образом, - пишет Дж.Александер, - постепенно наступает период «успокоения». Спираль означения разряжается, аффекты и переживания делаются менее бурными, а сосредоточенность на сакральном и оскверненном ослабевает. По мере того как исчезает возвышенный и обладающий мощным воздействием дискурс травмы, ее «уроки» объективизируются в памятниках, музеях и собраниях исторических артефактов».

Следует подчеркнуть еще один важный момент. Мы потеряли способность видеть себя в историческом контексте. Эта способность была частью нашего национального сознания. Люди, включенные в широкий исторический контекст, обладающие исторической памятью, гораздо более устойчивы к любым стрессовым воздействиям, посттравматическим расстройствам. Человек, осознающий себя частью большого мира, продолжительной истории, соотносит свою жизнь с жизнью предков, страны, крупными историческими событиями. На фоне этих событий, знания о пережитом народом собственные частные неудачи видятся менее значительными, и потому не наносят травмы, переживаются легче. Более того, человек словно продлевает свою жизнь временем народа, страны, рода. Эта позитивная потребность, дающая ощущение корней, устойчивых исторических связей, позволяет видеть свою жизнь как часть чего-то большего. У казахов свойственная им историчность бытия и мировоззрения была искусственно утеряна (отобрана) в ХХ веке, прервав многовековую преемственность поколений. Восстановлению этого важного для любого народа свойства может способствовать проработка трагического, травмирующего опыта ХХ века, осознание которого позволит минимизировать его последствия. Мы уже три поколения идем к себе, возвращаемся к себе прежним, - казахам до слома национального этического кода, до слома идентичности. Через проработку травмы поймем, что случилось с народом, с дедами и прадедами, откуда берет начало наша уязвимость.

Многим народам в ХХ веке удалось это сделать, и мы осилим.

(Александер Дж. Культурная травма и коллективная идентичность// Социологический журнал. – 2012. - №3; Айерман Р. (2013). Социальная теория и травма //Социологическое обозрение. – Т. 12. – № 1; Neal G. Arthur. National Trauma and Collective Memory: Major Events in the American Century; Сантнер Э. История по ту сторону принципа наслаждения: Размышления о репрезентации травмы// Травма: пункты. Сб. ст. - М.: Новое литературное обозрение, 2009 и др.).

Айнаш Мустояпова
exclusive.kz